О свободе: четыре песни о заботе и принуждении - Мэгги Нельсон

мудрости представление о том, что мы одновременно свободны и несвободны, кажется мне настолько фундаментально неоспоримым, что граничит с банальностью. (Альтюссер: «Субъекты существуют только в подчинении и ради их подчинения».) По иронии судьбы, пока полемисты зациклены на том, что всё должно быть так или иначе, проходящие реабилитацию зависимые каждый день сталкиваются с парадоксом одновременной свободы и несвободы от веществ, отраженным в двойном акценте двенадцатишаговой программы на бессилии и каждодневном сознательном отказе от потребления (например, в лозунгах «Шаг за шагом» или «Не тронешь – не примешь»).

Сила и удовольствие «Тесто джанки» проистекают из принятия «хаотической и принципиально сбивающей с толку практики», из вдохновенного лавирования между здравомыслием и безумием, свободой и несвободой, компульсивностью и волей, а также из того, как своенравно текст подсекает собственные грубые теории, включая саму максимизирующую теорию зависимости. Как и в случае с «Как убитой» и «После Клода», освобождение, предлагаемое «Тесто джанки», заключается не в проекте побега или обратном присвоении неограниченной агентности, но в изображении борьбы с парадоксом и заразностью как беззаботного времяпровождения, пылающего энергией эксперимента. Во многом это заслуга аффекта: благодаря безудержному темпу книги, ее готовности противоречить самой себе и откровенным, зачастую комичным автобиографическим отступлениям, она исходит не только из аргументов, что сильно отличает ее от истинно академических текстов (области, известной тем, что она выражает освободительные возможности на таком языке, который зачастую не вызывает к ним никаких чувств).

Вопреки названию книги, в ходе написания «протокола добровольной интоксикации» Т (определение «добровольная» уже идет вразрез с вынесенным в заглавие «джанки») нарочитое желание Пресьядо стать зависимым от тестостерона остается до безумия неосуществимым. «Я бы хотел провалиться в зависимость – надежно и надолго уцепиться за что-нибудь химическое, – пишет Пресьядо. – Глубоко внутри я надеялся, что этим веществом станет тестостерон. Быть привязанным – не к субъективности, а к перемене, вызванной попаданием внутрь моего организма вещества без воли. Ни от кого не зависеть при этом попадании. Лицом к лицу столкнуться со своим желанием к объекту без желания»[110]. Возможно, неспособность Т «стать этим веществом» связана с тем фактом, что как синтетический гормон/анаболический стероид Т не обладает теми же аддиктивными свойствами, что, скажем, наркотики. Но опять же, не обладают ими ни шоппинг, ни аэробика. В конечном счете вопрос «зависимого» или «независимого», «пойманного» или «свободного» – не более чем мираж; стоит нам посмотреть сквозь него, мы увидим проблемы поинтереснее.

Например, неклассифицируемость гендера. В какой-то момент Пресьядо размышляет: «Если я не призна́ю себя транссекусалом, человеком с „гендерной дисфорией“, то должен признать, что подсел на тестостерон… У меня есть следующие биополитические опции: либо объявить себя транссексуалом, либо – наркоманом и психотиком». Но это абсурд – это навязанная сверху бинарная оппозиция, которую Пресьядо отвергает, даже повторяя ее условия. Он знает, что можно одновременно не быть зависимым от Т и не быть, как того требует государство, транссексуалом; его книга – о том, как занять это пространство, об отказе соответствовать предписанным гендерным протоколам и одновременном отказе быть списанным со счетов «наркоманом и психотиком». Другое условие связано со своего рода гендерной бинарностью свободы и заботы, которая давно преследует квир-сообщество и приписывает лесбиянкам «заботу» (друг о друге, о благополучии мира, о своих собаках и так далее), а геям – «свободу» беспечного и даже безрассудного толка (вечеринки, промискуитет, наркотики и так далее). Эта оппозиция заявляет о себе, когда Пресьядо пишет о ГД – заядлом наркопотребителе и ВИЧ-положительном стороннике радикальной сексуальной свободы (включая спорные практики вроде незащищенного секса), которого Пресьядо восхищенно описывает как «важнейшего французского представителя формы письменного сексуального бунта».

«Тесто джанки» начинается с новостей о смерти ГД: «5 октября: Тим говорит мне, что ты умер»; позже той же ночью, сраженный горем, Пресьядо исполняет для него «видео-пенетрацию», во время которой снимает, как бреет свои голову и лобок, делает «пидорские усики», приклеив лобковые волосы над верхней губой, и пенетрирует свои нижние отверстия. Затем он вкалывает себе Т и говорит недавно усопшему ГД: «Этот тестостерон – для тебя, это удовольствие – для тебя». Желание «переодеться в [ГД]», установить с ним связь с помощью Т и секса, очевидно; чуть менее очевидны изъяны в этом подражании. Они становятся явными в контрасте между тяжеловесной и даже болтологической образованностью Пресьядо и гедонистически-шутливой позой ГД, готового высмеять его начинания и убеждения (ср. Силлман: «Так серьезно, так заботливо… с кисточкой в руке, так старательно»). В определенный момент Пресьядо вспоминает разговор, однажды состоявшийся между ним и ГД, когда он рассказал ГД о проекте, посвященном истории трансгендерности, в надежде, что ГД его финансово поддержит и опубликует:

Ты [ГД] говоришь: «Бля, ну а ты-то что знаешь обо всех этих пидорских штучках».

Ты говоришь, что думал, я не такая, как другие девчонки, что у меня на уме только ебля, но теперь понял, что я такая же, как другие лесбиянки – готова быть политической медсестрой для всех подряд. Я отвечаю: «Я не лесбиянка, я транс, я парень», а то, что у меня нет сраного биочлена, как у тебя, вовсе не означает, что я не мужик. Я говорю тебе: «Перестань обращаться со мной как с коровьим дерьмом просто потому, что принимаешь меня за девчонку». Ты говоришь, я напрягаю тебя и что тебе за меня стыдно; чтобы я даже не рассчитывал, что ты опубликуешь эту пидорскую фигню; что уж лучше бы я связался с «Тетю»[111] и написал статью. Ты взрываешься смехом. Я не хочу тебе перечить. Не хочу на тебя злиться. Потому что если не ты, то кто опубликует мои книги? Но я ненавижу тебя за то, как ты со мной разговаривал.

Политически ангажированная, теоретически выверенная работа, в которой интеллектуалы-«не-мужчины» обычно обязаны доказывать свою серьезность и статус, девальвируется в фаллической валюте: политика теперь постыдное дело, а лесбиянки – «политические медсестры», не способные говорить об истинно «пидорских штучках» вроде ебли, свободы и удовольствия (см. «В моей комнате» ГД: «Секс – вот самое главное. Всё вращается вокруг него: одежда, короткая стрижка, внешняя привлекательность, правильное обмундирование, то, что ты принимаешь, алкоголь, который ты пьешь, то, что ты читаешь, и то, что ты ешь, – перед выходом нельзя переедать, иначе не сможешь ебаться»). Вместо того чтобы защитить свой проект транс-истории или отказаться от сексистских условий игры, Пресьядо по большому счету злится, что ГД ошибся гендером: не важно, есть у него сраный биочлен или нет, Пресьядо – МУЖИК, а потому заслуживает уважения (а